О казусе Брилёва

В случае Брилёва оказалось, что люди (например, Антон Долин) не понимают трех вещей:

1. «Легально» не равно «нравственно». Каких только аморальных вещей не позволяет закон. Он разрешает врать друзьям, бить жену, давать деньги в рост, делать аборты, есть свинину и не соблюдать субботу. Он разрешает уволиться и забрать с собой клиентскую базу. Списывать у соседа. Отморозиться, когда на улице трое пристают к одному. Закон — всего лишь правила человеческого общежития. Спрашивать «а чо такова» и рационализировать свое непонимание законом — это признаться в том, что ты глух к моральным доводам.

2. Этические требования к журналистам выше, чем к другим профессионалам. Журналист не может освещать тему, в которой у него есть конфликт интересов. Это как биржевой аналитик, которому служба compliance запретит освещать Apple, если он купил ее акции. Если журналист скрывает от аудитории конфликт интересов, у той есть основания ему не доверять. Это вопрос доверия, а не вопрос законности.

3. В России все очень плохо с отраслевыми обычаями раскрытия конфликта интересов. Это касается как медиаотрасли, так и любых других отраслей, где дети чиновников и топ-менеджеров появляются на самых неожиданных местах. Так как государственный капитал — преимущественно сырьевой, то именно его обычаям наследует государственная политика управления медиакапиталом. В этом смысле существует наивное ожидание, что госканалы — это такой аналог общественных СМИ, вроде BBC, просто в обертке из ФГУПов. Это не так. К общественному институту прилагается механизм общественного контроля, а его ни в каком виде нет. Его надо прививать точно так же, как прививали государству интернет в нулевых годах.

Если частные СМИ сообща начнут сообщать о собственных конфликтах интересов; если policy editor станет должностью в штатном расписании и обретет русскоязычный аналог; если это станет как ссылку на источник поставить — тогда менеджеры государственных СМИ лет через десять начнут играть по этим правилам.